Неточные совпадения
— Но если я — поэт? — удивленно спросил
юноша, потирая
лоб.
— Ах, Иван Иваныч! Ах, Петр Петрович! Это гении, наши светила! — закатывая глаза под
лоб, повторяли восторженно
юноши.
Красивый был
юноша, знаете, того хорошего польского типа: широкий, прямой
лоб с шапкой белокурых вьющихся тонких волос, прекрасные голубые глаза.
А встретить тебя в самом деле я не хотел бы. Ты в моем воображении осталась с твоим юным лицом, с твоими кудрями blond cendré, [пепельного цвета (фр.).] останься такою, ведь и ты, если вспоминаешь обо мне, то помнишь стройного
юношу с искрящимся взглядом, с огненной речью, так и помни и не знай, что взгляд потух, что я отяжелел, что морщины прошли по
лбу, что давно нет прежнего светлого и оживленного выражения в лице, которое Огарев называл «выражением надежды», да нет и надежд.
Это был
юноша уже на возрасте, запоздавший в гимназии. Небольшого роста, коренастый, с крутым
лбом и кривыми ногами, он напоминал гунна, и его порой называли гунном. Меня заинтересовала в нем какая-то особенная манера превосходства, с которой он относился к малышам, товарищам по классу. Кроме того, он говорил намеками, будто храня что-то недосказанное про себя.
Это был очень красивый
юноша с пепельными волосами, матовым лицом и выразительными серыми глазами. Он недавно перешел в нашу гимназию из Белой Церкви, и в своем классе у него товарищей не было. На переменах он ходил одинокий, задумчивый. Брови у него были как-то приподняты, отчего сдвигались скорбные морщины, а на красивом
лбу лежал меланхолический нимб…
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым
лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у
юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Но его оттёрли прочь, поставив перед Матвеем длинного человека, несуразно сложенного из острых костей, наскоро обшитых старой, вытертой, коричневой кожей. Голова у него была маленькая,
лоб выдвинулся вперёд и навис над глазами; они смотрели в лицо
юноши, не мигая и словно не видя ничего.
Крепко поцеловав его в
лоб, она ушла, а
юноша, обомлев, прижался в угол комнаты, глядя, как на полу шевелятся кружевные тени, подползая к ногам его спутанными клубами чёрных змей.
— Да это вы! — почти вскрикнула Любовь Александровна и вся вспыхнула в лице. — Ваши глаза, ваш
лоб… Как вы были хороши
юношей! Какое беззаботное и смелое лицо…
К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый
юноша, бледный, с высоким
лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил...
Вот
юноша выпрямился, красивым жестом откинул со
лба назад длинные пряди вьющихся чёрных волос и обернулся лицом к аллее.
Юноша приподнял голову — ее рука соскользнула со
лба его. Он посмотрел глазами нищего в лицо ей и, печально улыбаясь, проговорил...
Рожа юноши-критика опять выглянула из-за огненного знака и ехидно улыбнулась. Перекладин поднялся и сел на кровати. Голова его болела, на
лбу выступил холодный пот… В углу ласково теплилась лампадка, мебель глядела празднично, чистенько, от всего так и веяло теплом и присутствием женской руки, но бедному чиноше было холодно, неуютно, точно он заболел тифом. Знак восклицательный стоял уже не в закрытых глазах, а перед ним, в комнате, около женина туалета и насмешливо мигал ему…
Яркий свет костра снова освещал пещеру. У самого огня лежал юный путник, спасенный Керимом.
Юноша все еще не пришел в чувство. Высокая белая папаха с атласным малиновым верхом была низко надвинута на
лоб… Тонкий прямой нос с горбинкой, полураскрытый алый рот с жемчужной подковкой зубов. Длинные ресницы, черные, сросшиеся на переносице брови подчеркивали белизну кожи. Лицо казалось воплощением строгой юношеской красоты.
— Это роковое сходство, м-р Вандергуд. Помните, что я в одну тяжелую минуту говорил вам о крови? У ног моей Марии уже есть кровь… одного благородного
юноши, память которого мы чтим с Марией. Не для одной Изиды необходимо покрывало: есть роковые лица, есть роковые сходства, которые смущают наш дух и ведут его к пропасти самоуничтожения. Я отец Марии, но я сам едва смею коснуться устами ее
лба — какие же неодолимые преграды воздвигнет сама себе любовь, когда осмелится поднять глаза на Марию?
Тот же огромный венгерец подскочил к Игорю. При свете костра
юноша заметил в его руках веревку. На минуту легкий трепет охватили тело молодого Корелина и холодный пот выступил y него на
лбу. Он невольно подался вперед и схватил за руку венгерца-офицера. Тот отдернул от него обшлаг своего мундира, точно обожженный этим прикосновением.
Володя поднялся и растерянно поглядел на Нюту. Она только что вернулась из купальни. На ее плечах висели простыня и мохнатое полотенце, и из-под белого шелкового платка на голове выглядывали мокрые волосы, прилипшие ко
лбу. От нее шел влажный, прохладный запах купальни и миндального мыла. От быстрой ходьбы она запыхалась. Верхняя пуговка ее блузы была расстегнута, так что
юноша видел и шею и грудь.
Растрепанный вид этих прелестниц, пьяный
юноша, у которого красивая девушка вытаскивает из кармана часы, вся эта обстановка с веселящимися стаканами, женщинами, ругающими и грозящими друг другу ножами, в углу полулежащая женщина в обтрепанных юбках и с полурасстегнутым корсетом. Сверх шелковых чулок она надевает высокие сапоги, ее лицо было украшено двумя мушками, на
лбу и верхней губе.
Высокий стройный
юноша, одетый в элегантную домашнюю бархатную визитку цвета prune, великолепно оттенявшую матовую белизну его строго-правильного лица, с выразительными карими глазами и темным, нежным пушком на верхней губе; волнистые светло-каштановые волосы своевольными завитками ниспадали на как бы выточенный из слоновой кости широкий
лоб.
Сидевший был брюнет: волнистые волосы густою шапкой покрывали его красиво и правильно сложенную голову и оттеняли большой белый
лоб, темные глаза, цвета, неподдающегося точному определению, или, лучше сказать, меняющие свой цвет по состоянию души их обладателя, смело и прямо глядели из-под как бы нарисованных густых бровей и их почти надменный блеск отчасти смягчался длинными ресницами; правильный орлиный нос с узкими, но по временам раздувающимися ноздрями, и алые губы с резко заканчивающимися линиями рта придавали лицу этого
юноши какое-то властное, далеко не юношеское выражение.